Как говорит Корнев, «программа Пелевина» радикально отличается от обычных постмодернистских решений, он претендует на ту «суверенную внутреннюю территорию» человека, которой для постмодернистов не существует.[xii]

«Это собственное внутреннее место Пелевин и дзен-буддисты называют Пустотой. Отождествление с нею…и есть конечная цель». Уникальность пелевинского метода, как утверждает Корнев, в том, что он противостоит не только канонам постмодернизма, но и всей западной философской традиции последних полутора столетий.

Автор «Столкновения пустот» предлагает «удобства ради» именовать «пелевинскую школу» «русским классическим пострефлективным постмодернизмом» (сокращенно РКПП) (пострефлективный – чтобы смягчить отрицательное содержание, нагружающее термин «постмодернизм»). В качестве одного из доказательств легитимности своей теории Корнев приводит цитату из несуществующего учебника: «Зачинателем этой школы (РКПП) был Венедикт Ерофеев, ее наиболее яркие представители в 80-90-е годы прошлого века – Сергей Курехин и Виктор Пелевин. В последнем она обрела свое истинное, неповторимое лицо».

Разработки профессора Корнева относительно РКПП – только одна из теорий о сущности творческого метода Виктора Пелевина. В этой работе они приводятся исключительно по причине своей обоснованности и показательности.

Тем не менее, тенденция причисления Пелевина к постмодернистам на данном этапе изучения его творчества достаточно сильна.

На надежность такого рода классифицирования указывает ряд формальных признаков, в числе которых – обнаружение в текстах Пелевина основных составляющих постмодернистского произведения. Главными понятиями, которыми оперируют сторонники этого литературного направления[xiii], считаются: «интертекстуальность», «пародийный модус повествования» (пастиш), «дискретность», «двойное кодирование», «метод коллажа», «метарассказ». Примеры использования этих приемов в изобилии обнаруживаются в произведениях Виктора Пелевина.

«О виртуозной пелевинской игре высокими и низкими смыслами, сюжетами мировой философской мысли и клише обывательско-интеллигентского сознания, персонажами из анекдотов и архетипами мировой культуры, их взаимном перетекании, раздвоении и т.п. говорить не буду – те, кто читал, уже насладились этим, а нечитавшим передать невозможно, - пишет критик Карен Симонян о романе «Чапаев и Пустота» в статье «Реализм как спасение от снов»[xiv].

«Вот отголосок «литературной кадрили» из «Бесов», вот брюсовские реминисценции, вот полупародия на революционный эпос Пастернака, вот оглядка на Борхеса, вот эксплуатация приемов Марио Варгоса Льосы («Тетушка Хулиа и писака»)…», - перечисляет далее Александр Архангельский[xv].

Эту же тему пастиша, попурри, формальной и семантической мешанины, продолжает Александр Закуренко в рецензии, озаглавленной «Искомая пустота»: «Пелевин использует один из распространенных приемов японской дзен-буддистской поэзии – хонкадори, что означает включение в свой текст чужого текста или определенных фрагментов… Средствами элитарной культуры выражаются реалии массового сознания. Новый прием, пародируя сам себя, тут же превращается в архаический, что служит его повторному пародированию… Если перечислись хотя бы частично набор культурологических реалий романа, получится нео-Даль в транскрипции Эллочки-людоедки, либо словарь той же Эллочки в степени n, где n – количество услышанных книг”[xvi].

А. Закуренко не первый уличает Пелевина в использовании приемов не столько самого постмодернизма, сколько его «праотцов». Особенное внимание в этом вопросе уделяется мотиву «народного сказания» (в данном случае – многочисленных анекдотов про Чапаева, оказавшегося гуру, его верного ординарца Петьку, бывшего на самом деле поэтом-декадентом, и пулеметчицу Анку – прекрасную Анну, распорядительницу глиняного пулемета, обращающего вещи в пустоту). «В раннем буддизме существовал жанр джаттаки – доступного для широких масс предания о предыдущих перерождениях Будды. В советское время ему соответствовал жанр анекдота. Так что роман Пелевина являет собой образец советского богоискательства», - замечает Закуренко.

«Анекдот, оказывающийся притчей – ключ к поэтике романа Пелевина, в котором за байками и приколами проступает Послание, - утверждает другой литературовед, Сергей Кузнецов в рецензии «Василий Иванович Чапаев на пути воина». – Можно назвать это «двойным кодированием»…но лучше увидеть в этом следование буддистской традиции, в которой сожжение мастером статуи Будды служит лучшим объяснением сущности буддизма… И в этой ситуации путь «священной пародии» - едва ли не единственный шанс передать мистическое послание, не опошлив его»[xvii].

Похожие статьи:

Жанр лирической миниатюры в творчестве Бунина начала 900-х гг.. Жанровые особенности лирической миниатюры Бунина
Главное направление, по которому развивалось бунинское творчество в лирических миниатюрах, заключалось в сочетании лиризма стиля и психологического саморазвития характера, анализа и синтеза, Бунин был завершителем целого периода русской ...

Достоевский
Художник огромного таланта, Федор Михайлович Достоевский (1821—1881) был сложным и противоречивым писателем. Он создал непревзойденные по силе и выразительности картины страданий людей под гнетом капитализма, но отвергал революционный пут ...

Русская литература в XVII веке (Симеон Полоцкий)
Повести о «Смутном времени» («Новая повесть о преславном Росийском царстве», «Повесть 1606 г. », «Плач о пленении и о конечном разорении Московского государства», «Сказание» Авраамия Палицына, повести о кн. М. В. Скопине-Шуйском, «Послани ...