Проза Пелевина строится на неразличении настоящей и придуманной реальности. Тут действуют непривычные правила: раскрывая ложь, мы не приближаемся к правде, но и умножая ложь, мы не удаляемся от истины. Сложение и вычитание на равных участвуют в процессе изготовления вымышленных миров. Рецепт создания таких миражей заключается в том, что автор варьирует размеры и конструкцию "видоискателя"- раму того окна, из которого его герой смотрит на мир. Все главное здесь происходит на "подоконнике"- на границе разных миров. ГГ ПокерОк официальный сайт

Пелевин обживает стыки между реальностями. В месте их встречи возникают яркие художественные эффекты - одна картина мира, накладываясь на другую, создает третью, отличную от первых двух. Писатель, живущий на сломе эпох, он населяет свои рассказы героями, обитающими сразу в двух мирах. Так, советские служащие из рассказа "Принц Госплана" одновременно живут в той или иной компьютерной видеоигре. Люмпен из рассказа "День бульдозериста" оказывается американским шпионом, китайский крестьянин Чжуань- кремлевским вождем, советский студент оборачивается волком.

Изобретательнее всего тема границы обыграна в новелле "Миттельшпиль". Ее героини - валютные проститутки Люся и Нелли - в советской жизни были партийными работниками. Чтобы приспособиться к переменам, они поменяли не только профессию, но и пол. Одна из девушек – Нелли - признается другой, что раньше служила секретарем райкома комсомола и звалась Василием Цырюком. В ответ звучит встречное признание. Оказывается, в прошлой жизни Люся тоже была мужчиной и служила в том же учреждении под началом того же не признавшего ее Цырюка:

Эпизод с коммунистами-оборотнями - лишь частный случай более общего мотива превращений. В "Миттельшпиле" важно, не кем были герои и не кем они стали, - важен сам факт перемены. Граница между мирами неприступна, ее нельзя пересечь, потому что сами эти миры есть лишь проекция нашего сознания. Единственный способ перебраться из одной действительности в другую - измениться самому, претерпеть метаморфозу. Способность к ней становится условием выживания в стремительной чехарде фантомных реальностей, сменяющих друг друга»[xxxi].

Подытожить все приведенные мнения и цитаты хотелось бы высказыванием Карена Симоняна («Реализм как спасение от снов»).

«Насколько реален окружающий мир? Тут все зависит от того, что для размышляющего об этом человека находится в центре этого мира. Если он сам – то, как правило, человек…либо сходит с ума («технология» этого процесса хорошо показана в романе Пелевина), либо уничтожает себя и свой мир вокруг, либо проваливается в пустоту…Когда же абстракция рушится…люди начинают замыкаться в себе, мир вокруг кажется все более…нереальным – наступает противоестественное Бытию состояние которое и есть Ничто. Симптомы и этапы этой тяжелой болезни отражает литература уже с 60-70-х годов…Реальны также и сны наши, и даже кошмары – поскольку они посылаются для того, чтобы о чем-то предупредить нас и уберечь. Поэтому-то и сновидческие[xxxii] произведения нынешней прозы… очень нужны и важны сегодня. И число их, думаю, будет увеличиваться именно сейчас, в напряженный момент нашей духовной истории, ибо, согласно очень многозначной формуле того же Достоевского, «бытие только тогда и начинает быть, когда ему грозит небытие».

Однако «фирменной» пелевинской идеей стал отнюдь не мотив раздвоенно-растроенной, дискретной реальности. Неожиданно широкий отклик у критиков, специализирующихся на проблемах современной отечественной литературы, нашла представленная им идея «мардонга». В одноименном рассказе В. Пелевина мардонги – псевдотибетские мумии, жареные в масле выдающиеся мыслители, которых благодарные потомки обкладывали камнями и выставляли вдоль дорог для последующего поклонения этим своеобразным памятникам. В основе рассказа лежит реально существующая концепция философа Антонова, «полагающего, что жизнь есть процесс взращивания внутреннего мертвеца, присутствующего в каждом человеке, завершающийся его, мертвеца актуализацией» (выдержка из «Великих мифов и скромных деконструкций» Вяч. Курицына). Этот самый «актуальный мертвец» и становится, если повезет, почитаемым мардонгом. Стоит отметить, что описывая мардонгопоклонников, Пелевин язвит в первую очередь над «старорежимными» литераторами; в тексте у него они, в частности, распевают мантру «Пушкин пушкински велик», ведущую к более быстрому и качественному «утрупнению». «Можно рассуждать, какого именно рода любомудрствования здесь пародируются, но логичнее указать, что придумана-то эта теория все же лично писателем Пелевиным», - уточняет Вяч. Курицын.

Похожие статьи:

Комплимент как компонент риторического идеала.
Как риторический жанр комплимент должен расматриваться через призму культурно-речевых традиций, находящих свое воплощение в риторическом идеале. Риторическим идеалом назвают систему общих требований к речи и речевому поведению, историческ ...

Юмор и сатира в произведениях Н.В.Гоголя
Дать понять о юморе и остроумии рассказов Гоголя из малорусской жизни, не приводя из них целых страниц, было бы совершенно невозможно. Это - добросердечный смех че­ловека молодого, наслаждающегося полнотой жизни, который сам не может удер ...

Проповедническая публицистика В.Г. Распутина последних лет
Мировоззрение писателя складывалось в процессе личного жизненного опыта и его активного осмысления. В процессе публицистического творчества рефлексии подвергаются социальные установки и идеалы, история и общественные процессы второй полов ...